[Доктор Айзен]

Название: Больше, чем ничего
Автор:  Доктор Амбридж
Тема: ангст/драма
Пейринг/Персонажи: Урахара/Акон, Акон/Хашвальт
Размер: 3 267 слов
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: NC-17
Дисклеймер: Т. Кубо
Саммари: Они копаются в его памяти
Предупреждения: мастурбация, фобии

Они копаются в его воспоминаниях, ищут что-то, что он, как им кажется, должен знать. Почему именно он? Хотя Акон не в курсе, если ли тут кто-то еще из исследовательской группы. Может, так поступают и с ними. Все, что видит Акон, когда приходит в себя — лампы, которые никогда не гаснут, белые стены, светящиеся изнутри, Хашвальта. Но его Акон часто видит в воспоминаниях. Это странное чувство — видеть свое прошлое. Это похоже на квазидежавю. О, я же был тут! — удивляется он, а потом признает — да правда был.

Акон становится невольным свидетелем своих промахов и своих странных поступков, слушает собственные слова, как будто телевизор смотрит или путешествует в мире глюков. Глюки иногда бывают исключительно правдоподобными, особенно когда в них становишься королем и получаешь ключ.

А вот Хашвальт присутствует, следит, прижимая палец к губам, и даже комментирует.

— Ммм психиатрические расстройства.

Акон не смущается. Он теряет всякую возможность чувствовать в этом состоянии, может ощутить только далекий укол душевной боли.

— А это интересно. Вы были правой рукой капитана Куроцучи.

Акон не может комментировать свои воспоминания. Он может только смотреть, как рыба, вмерзшая в лед. Смотреть и ждать, когда все закончится.

— Гаптофобия… Вы не пробовали лечиться?

Акону даже не смешно, а так бы он посмеялся. Лечиться. Как будто это можно вылечить. Оно пришло с ним из прошлой жизни и навсегда теперь спаяно с личностью. Он даже говорит про себя что-то подобное, но его не слышат. С другой стороны, это даже хорошо. Когда они с Хашвальтом беседуют как двое коллег-ученых, которые обсуждают только что открытый радий, Акону становится не по себе. Он всегда помнит, что он в плену, но в такие моменты как будто выпадает из реальности. Так что лучше сохранять субординацию. Хашвальт поглаживает стянутые перчатками ладони. Он худой, высокий, светлый, почти сияющий, особенно когда забирается тонкими пальцами в разум Акона. Он смотрит сейчас на очередное воспоминание, и Акону даже не стыдно. Сам он — точнее, его двойник, стоит на коленях перед Урахарой Киске и отсасывает ему.

Акону хочется закрыть глаза, чтобы не видеть ни себя, ни Урахару. Внутренности приходят в движение, сердце распирает грудь, внутри расползается что-то огромное, гораздо больше его тела, готовое разорвать на куски. Но глаза закрыть невозможно, потому что они и так закрыты. Почти физическая боль смешивается с возбуждением, когда он смотрит на член у себя во рту и на лицо Урахары. В такие моменты это особенно приятно — увидеть, наконец, его лицо и убедиться, что он не притворяется. Что его брови напряженно сведены у переносицы, что губы чуть приоткрыты, на лбу собрались морщины, едва различимые капли пота блестят на носу. Как у любого другого.

— Нам придется досмотреть до конца, вдруг вы обсуждали после что-то важное, — прохладно замечает Хашвальт.

Акон сует руку в прорезь хакама. Он всегда приходит к Урахаре без гигая. Потому что оставаться не собирается. Ему, конечно, хочется поцелуев и ебли, как у всех нормальных людей, ему даже хотелось бы поцеловать Урахару, но он не может себе позволить такую роскошь. При мысли, что кто-то коснется его, Акон чувствует ужас. Влажный, ледяной, омерзительный ужас. Тогда возбуждение пропадает. Так что Акон довольствуется дрочкой. Пара движений. У него и так яйца как каменные — давно они не встречались. И все, готово. Он тщательно вытирает руки салфеткой, потом… что потом?

— Так-так, интересно, — призрачный Хашвальт перекручивает картинку обратно. Акон вытаскивает руку из штанов, ему снова до боли хочется кончить, он выплевывает сперму и берет в рот головку.

— Прости, приходится просматривать дважды. Здесь явно было еще какое-то воспоминание.

Акон, запертый в белой длинной капсуле, наполненной голубым светом, ничего не имеет против, у него сейчас — только призрак возбуждения, только призрак тоски, призрак стыда. Он почти равнодушно лежит и позволяет делать с собой все.

И вот снова Урахара кончает ему в рот, Акон глотает, потом дрочит себе, и снова — как в кино бывает — монтаж. Он уже входит в ворота между мирами.

Этот странный пробел вызывает в вывернутом сознании Акона всплеск ничем не мотивированной надежды. Хотя пока в этом и нет ничего такого.

Хашвальт хмурится, его безмятежное, обычно холодное лицо преображается. Он явно напряжен.

— Уже третий провал за короткий срок. Что все это значит? Не понимаю.

Акон спящий вздрагивает. Слой памяти затягивается, и его выталкивает на поверхность. Он открывает глаза. Свет ламп все так же ярок, Хашвальт и еще пара техников-квинси с черными глазами что-то тихо обсуждают. В паху тяжело и горячо. Но Акон слушает очень внимательно, стараясь не отвлекаться. Сколько он уже здесь? Сложно сказать. С тех пор, как Сейрейтей поменялся местами с измерением квинси, с тех пор, как Акон попал сюда, как военнопленный ученый, вместе с другими учеными своей группы, прошло… неделя, две, три? Может, месяц? Он точно не знает, но сегодня впервые он почувствовал что-то. Это не интуиция, это логика, мгновенное соединение в голове незначительных мелочей.

Хашвальт приказывает техникам выйти и подходит к Акону.

— Не подумай, что мне приятно копаться в твоих воспоминаниях, — говорит он, открывая капсулу и вытаскивая из вены Акона иглу. Акон моргает.

— Но мне надо знать, что вы стерли с твоим… любовником?

— Нет, слишком громко сказано, — Акон вяло ворочает языком. Он как обычно пытается шутить, когда самому не смешно. Они не любовники, они даже не враги, просто Урахара иногда приглашает его для чего-то, чего Акон не помнит, и между делом Акон ему отсасывает. Урахара бог, гений, и конченый мудак, а Акон просто дрочит на него, когда уже нет сил терпеть, вот и все.

Он вспоминает долгие-долгие дни, когда он один сидит с сигаретой перед горящими мониторами и бесится на себя и на то, что происходит с ним. Он никогда так не хотел сблизиться ни с кем, но он понимает, что Урахара слишком крут для него. И чувствует себя убогим больным ничтожеством. Он даже проговаривает это вслух: я ничтожество.

— Он гораздо влиятельнее, он из другого мира, он велик, ты и боишься его, и ненавидишь, и хочешь, — Хашвальт садится рядом с капсулой и вдруг улыбается. Он приспускает тонкие штаны Акона и смотрит на его член.

— Если бы не пробелы в твоей памяти и не Урахара, ты был бы не важен. Он и тут делает тебя значительнее, — тянет Хашвальт.

— Да, все как в жизни, — снова пытается иронизировать Акон. Каков остряк. Ему не хватает сигареты и повязки на голове, с которой он уже, кажется, сросся. Тогда бы его сарказм выглядел более значительным.

— Ты знаешь, мне понятны твои чувства, — Хашвальт снимает перчатку и касается пальцами головки. — Ненавидеть и любить кого-то недостижимо великого.

Он ведет от головки вниз, рисует узоры кончиками пальцев, скользит между ягодиц и надавливает на вход. Акона передергивает. Ужас, такой знакомый, окатывает его липкой холодной водой, давит на шею. Акон пытается вывернуться, но он все еще закреплен на луже внутри капсулы.

— Неприятно. Но иногда стресс может стать удачным лекарством против амнезии, — Хашвальт ухмыляется как-то болезненно и непривычно, прикрывает глаза ресницами, как будто прячется за вуалью. Акон старается отвлечься на него, разглядывает, цепляется, даже пытается думать, но когда тот толкает палец глубже и касается губами его головки, Акон начинает кричать. Не от удовольствия, от страха. «Так я и правда вспомню, что не надо», — думает он и вырубается.



На следующий день он просыпается очень рано, оттого что включают свет в его камере. Вчера его трясло и трудно было заснуть, но теперь бы он поспал, вот только Хашвальт вряд ли позволит. Он входит и набирает код блокировки дверей.

— Знаешь, мы всех прощупали, но только у тебя нашлось хоть что-то, — он подходит ближе. — Ляг на живот. Так тебе понравится больше.

— Нет, — Акон понимает, что Хашвальт собирается делать. — Нет, лучше снова в памяти копайтесь.

— Само собой. — Хашвальт подходит еще ближе, вплотную к капсуле-ложу, и руки Акона примерзают к простыне, и ноги сковывает. Сегодня капсулу закрывать не будут.

— Мы проведем сеанс вдвоем, идет? Я помогу тебе вспомнить.

Акон прикрывает глаза, и ему кажется, только кажется, что он слышит отдаленный гул. Наверное, это гудят приборы. Он скрипит зубами, ему страшно, страх такой огромный, что им можно подавиться. Руки Хашвальта горячие, пальцы тонкие как спицы, и он шарит и шарит этими спицами по коже. Акона тошнит, но он уже не может сопротивляться. Потому что Хашвальт включает устройство по контролю памяти — так оно называется. И Акон постепенно погружается в забытье. Он оказывается в первом эпизоде — это их первая встреча вне Общества Душ. Акон курит и с любопытством оглядывает помещение. Даже забавно. Урахара появляется перед ним вдруг, тот самый легендарный капитан Двенадцатого, тот, кто изобрел хогиоку. Акона он немного раздражает заочно, но и восхищает до дрожи. Такой шинигами. Таких больше нет.

Урахара смотрит на него из-под шляпы. Акон затягивается, кашляет. Потому что Урахара все смотрит. А потом…

Акон чувствует возбуждение.

Было ли так на самом деле, часть ли это воспоминания, он точно не знает, но сейчас все не так, как в прошлые сеансы, сейчас он на самом деле возбуждается. Да еще как. Он наблюдает из своего невидимого угла за происходящим и чувствует, как желание набирает обороты. А ведь Урахара просто дает ему что-то. Что? Не видно. Опять пробел-монтаж, но он точно знает, что должен уйти, и в этот первый раз уходит, а возбуждение уходит вместе с ним, чтобы потом вылиться в долгую изнурительную мастурбацию.

Картинка смещается. Слой памяти снимается, и Акон может видеть теперь вторую сцену. Возбуждение как будто перетекает со страницы на страницу, а за ним подтягивается страх. Сейчас впервые Акон, не вырубленный транквилизатором, как обычно во время сеансов, осознает, что к нему прикасаются. Не на картинке, вырезанной из памяти — там он и Урахара беседуют о чем-то, — а в реальности. Акон даже не может сказать, как именно его касаются, но не может как следует ни испугаться, ни отвлечься. Он как будто пойман в тиски собственного безвольного состояния. Застрял, как муха в янтаре, между ужасом и доведенным до предела возбуждением. Фактор стресса — вот как бы это назвал Урахара, гений из гениев, черт его побери.

Урахара угощает его чаем, двигает чашку прямо к нему. Акон смотрит в зеленую воду и на пальцы Урахары. Они аккуратные и, наверное, прохладные на ощупь. Красивые пальцы. Акон хочет коснуться их, но пугается сам себя до одури.

— Вы со мной флиртуете? — спрашивает, выпуская колечко дыма в сторону.

Урахара ухмыляется.

— Немного. Если вы не против.

— Да нет, очень за. Но если что — главное, не трогайте меня, очень прошу. Потому что тогда ваш флирт провалится.

— Ого!

— Нда, — они смотрят вдруг на друга секунду, другую, третью, возбуждение наползает, заволакивает, а потом Акон отодвигает столик и тянется к штанам Урахары. Сейчас это вызывает приступы приглушенного забытьем отвращения, до рвоты, а тогда было охренительно. Заводил так, что яйца ныли, и потом Акон часто представлял, что дал бы ему, что они бы трахнулись в заключение вечера, и кончал, просто представляя себе, как бы это было.

Но они не трахнулись. Тогда желание поднялось до самого пика, но смазалось. Оборвалось сухими болезненными движениями по члену. Спермы было много, он вытер ее влажным полотенцем.

— Не торопись, — позвал его Урахара. — Мы должны закончить дело. Дело. Наше дело Рейх до…

На этот раз белизна не абсолютная. Акону слишком трудно бороться сразу со всем, и сознание пытается помочь ему, спасти его, снимает какие-то блоки, чтобы поставить новые. Но все же у Хашвальта не получается. Последнее слово бледнеет, картинка искажается на мгновение, и вот Акон уже уходит через ворота миров.

А Акон вырывается из забытья и начинает биться и трепыхаться, оглушенный физической болью. Он кричит, кусается, и это все чисто рефлекторные проявления ужаса, сам он внутренне спокоен.

— Урахара все предусмотрел. Никаких переговоров по средствам связи, ничего такого. Только личные встречи. Ты не думаешь, что он занимался с тобой… тем, чем занимался, исключительно из-за того, что хотел еще сильнее зафиксировать в твоей памяти момент, предшествующий передаче важной информации? — предполагает Хашвальт, натягивая перчатки. — Обидно, я понимаю. Больно. Но, к сожалению, это делается ради общего блага. — Он коротко и сухо смеется. — Потом тебя еще могут предать или даже убить. Но ты знаешь и идешь на это, улыбаясь. Красивая смерть.

Он поднимается и медленно идет к выходу, оставляя за собой едкий запах препаратов. Акон же остается. Он закрывает глаза и прислушивается к гулу. Снаружи и внутри. Гул становится громче. Акон лежит и слушает, но постепенно гул как будто затихает, а может, просто он привыкает и уже не слышит.


Урахара осторожно обводит его щеку ладонью, словно скользит рукой по стеклянной маске, улыбается как-то странно, как будто даже грустно и нежно.

— Жалко, что я не могу до тебя дотронуться. У тебя красивое лицо.

— Да бросьте вы. — Акон не шевелится, позволяет ему эту имитацию прикосновений и даже чувствует, какими были бы его ладони.

Он так же обводит головку его члена, и это почти как прикосновение, и Акон кончает, как будто тот и правда погладил его. Он смотрит на капли спермы на руке Урахары и ему как-то не по себе — не то чтобы стыдно, но неловко, словно он расписался в своей одержимости. Но Урахара, естественно, не подает виду, что что-то случилось, он бросает ему платки, убирает чай, а потом манит его пальцем.

— Акон-сан, идем, передам тебе кое-что для Маюри.

Акон покорно поднимается и идет следом, а потом… как будто заела пластинка в старом проигрывателе. Такой долго стоял в Пятом отряде, Акон видел, как Хинамори украдкой протирала пластинки. Айзен не разрешал никому прикасаться к игрушке из Мира Живых. Заело, ни шагу дальше, хотя ужас настолько сильный и от прикосновений так трясет, что Акон почти отрубается и выскальзывает из воспоминаний. Он не знает, сколько он так лежит. Его приводит в чувство Хашвальт. Он вытирает руки салфетками, губы поджаты, глаза снова скрыты за ресницами. Акону не надо быть великим психологом, чтобы понимать — Хашвальт злится. Акон прислушивается — гул как будто усиливается. Незаметно, сразу и не поймешь, но чем дальше, тем яснее слышно — это гудит силовое поле.

— Не знаю, что он с тобой сделал, но все мои попытки что-либо вытащить бессмысленны. Я зайду к тебе через час, и мы повторим, будем повторять до тех пор, пока я не пойму. — Хашвальт повернулся к нему и взглянул прямо в глаза. Акон смотрел равнодушно, он никак не мог разобраться — жив еще или уже того. Ему хотелось курить.

— Принеси сигарету, — просит он.

Хашвальт сухо хмыкает и натягивает перчатки.

— Нет. Это было бы слишком милосердно. — А потом резко отворачивается и выходит за дверь. Акон остается один. Ему нечего делать, только смотреть на лампы и думать обо всем, что сказал Хашвальт. Они проверили всех, и только у него оказались пробелы. Да, так и есть. Мозги едва шевелятся, а ведь он ученый, его даже называли гением, а теперь он не может решить простую задачку. Мог ли Урахара знать, что Акону будут расслаивать память? Мог. Поэтому спрятал важную информацию? Акону неприятно думать, что их маленькие развлечения были вызваны только необходимостью. Урахара не настолько самоотвержен. Но во всем этом сейчас обнаружилось столько холода, столько равнодушной вежливости, что стало как-то не по себе. Акон ухмыльнулся. А чего он хотел? Он получил свои пять минут величия, когда сумел приблизиться к великому человеку и за его счет получить особое внимание правой руки Императора. Хашвальт дрочил ему и трахал его пальцами — занятно, ничего не скажешь. Отличная почва для исследований. Акон смаргивает слезы, выступившие от яркого света ламп. И сразу понимает, что лампы пульсируют. И гул снова усиливается.

— Что за хрень?— тянет он хрипло.

Пытается подняться, но ничего не выходит, дергает головой, чтобы оглядеться, но тоже тщетно. Ничего не увидел, зато теперь болит голова. Он жмурится, пытается расслабиться и отдохнуть. И подумать. Если Урахара так явно указал места, где надо ломать, не сделал ли он это только для того, чтобы сбить с толку допрашивающих?

Это было бы чертовски умно и чертовски жестоко. Гул не смолкает, он уже повсюду, в каждой его клетке, в каждой поре, накрывает и укачивает. Акона медленно убаюкивает, он сползает в тяжелую неприятную дрему, сам не понимает, где он — в камере или лежит на циновках в комнате Урахары. Ему снится, что Урахара касается его. Водит пальцами по лицу и улыбается, как в тот раз — грустно и нежно. Внутри что-то рвется на части, горько, больно. Горько — вот правильное слово. Горечь всюду — в поступках, в жестах, в словах. И в ненастоящих прикосновениях.

— Пора просыпаться.

Голос Хашвальта прекращает мучения. Акон просыпается и наталкивается взглядом на его шею. Золотистые волосы убраны за плечо, видно выступающие под белой кожей вены. Акон ловит себя на том, что это заводит. Очень глупо. Все равно как когда тебя осматривает врач, и ее прикосновения вдруг возбуждают. Странно и неловко. Даже думать о таком не хочется. Хашвальт выпрямляется. Он закончил подключать сканер памяти и теперь садится рядом с ложем, чтобы продолжать до победного конца.

— У меня нет времени, Акон, — голос у него ледяной, резкий. Хашвальт запускает систему. Акон погружается в забытье, спотыкается на ступеньках памяти. Опускается совсем неглубоко, в последнее воспоминание, самое последнее. То самое, когда он отсасывал Урахаре. Хашвальт начинает трогать его сразу же, и ужас даже не успевает перерасти в возбуждение. Стимуляция слишком интенсивная, Акон сразу начинает задыхаться. Но Хашвальт не дает ему передышки. Возбуждающая картина перед глазами по-прежнему четкая, но кажется, что и она слоится, как взломанная память. Чувство, запечатленное на ней, искажается, обрастает скользкими холодными наростами, разрушается. Акон не может кричать, не может дышать, но продолжает смотреть. Вот Урахара встает, он тоже, и Урахара говорит ему. Говорит. Верхний слой откалывается, белое пятно перестает хранить тайну. Урахара поворачивается, а потом говорит.

— Мы обязательно обставим Ванденрейх, Акон. Доверься мне. — А потом открывает ему Сенкаймон.

Акон почти слышит, как ругается Хашвальт, потом пытка прекращается, и он вываливается на ложе. Хашвальт смотрит на него сверху вниз. Руки без перчаток.

— Вот, значит, как, — он холоден, абсолютно собран. — Тогда ты нам более не понадобишься. — Поднимает руку и наставляет на него пальцы. Акону уже все равно. Не то чтобы он когда-то особенно дорожил своей жизнью. Но теперь ему похрен вдвойне. Он закрывает глаза.

— Пожалуйста. Даже мешать не буду.

— Понимаю, — только и отвечает в ответ Хашвальт, а потом боль прошивает тело, и наступает перерождение.


Акон и правда верил, что отправится на землю в образе какого-нибудь тупого раздолбая. Он искренне хотел прожить жизнь весело, без заморочек, без странных фобий. Но когда он приходит в себя, то понимает, что у него ничего не вышло. Он находится не в камере, а в палате, рядом с ним сидит Исане.

— Дай сигарету, — просит он, едва только окончательно осознает, что случилось.

— Вы пришли в себя, Акон-сан!

Исане на самом деле рада, даже не притворяется. Хочет потрогать его лоб, но Акон предостерегающе поднимает руку.

— Нет. Забыла?

— Простите. — Она с сожалением вздыхает и протягивает ему пачку с втиснутой поверх сигарет зажигалкой. — Простите.

Ему уже нечего думать о том, что он будет делать дальше. Внутри пусто, в ушах тихо.

— Что случилось с Рейхом?

— Ооо вряд ли я вам расскажу подробно. Просто мы снова вернулись на свет, а они в тень, и дворец рухнул. Куросаки-сан и Урахара-сан…

— Ладно, я понял.

Он махнул рукой, зажал сигарету в зубах и закрыл глаза. Надо радоваться победе. Точно надо.


Спустя неделю он снова оказывается в комнате с татами и столиком, в которой провел столько вечеров. Его пригласил Урахара.

— Акон-сан! Рад тебя видеть!

— И я, — отвечает Акон, прикуривая новую сигарету от предыдущей.

Урахара подходит ближе, поднимает руку и словно касается пальцем его губ, оставляя зазор в пару миллиметров.

— Ты должен чувствовать себя героем.

Акон пожимает плечами.

— Но я не чувствую. — Он выпускает в воздух облачко дыма, задумчиво следит за ним. А потом говорит: — Я пришел сказать, что все. Наши маленькие забавы закончились. — Он хмыкает, удивляется, что сам говорит, как Урахара.

Тот удивлен, даже не пытается спрятаться под дурацкой панамой и сделать вид, что ему весело. Он смотрит на Акона долго, пристально и мрачно.

— Неужели ты не понял…

Акон поднимает руку.

— Нет, дело не в этом. Я думал, вы не будете задавать лишних вопросов. Тем более что я вам не отвечу. — Он стряхивает пепел на пол, бросает на Урахару еще один взгляд и отворачивается.

Ворота возникают перед ним, он открывает их мечом. Дело тут вовсе не в той афере, с помощью которой Урахара провел квинси. Они просто плохо его знали, вот и клюнули. А в том, что Акон очень скоро захочет прикосновений, но он уже понял, что ничего хорошего из этого не получится. Это слишком сложно, ужас слишком велик, а теперь стал еще больше. Потому он так и решил. Он будет вспоминать все, что было. Эти воспоминания уже никто у него не отнимет. А что, это тоже много. Гораздо больше, чем ничего.

@темы: текст, Юграм Хашвальт