[Доктор Айзен]

Название: Исполняющий желания
Автор:  seane
Команда: Яхве+Хашвальт
Тема: АU
Пейринг/Персонажи: Яхве/Юграм Хашвальт, Эс Нодт, Бамбиетта Бастербайн
Размер: 2850 слов
Жанр: АU
Рейтинг: PG
Дисклеймер: все принадлежит Кубо Тайто
Саммари: Где-то на свете есть Черный бог, исполняющий желания.

1. Страх

Флот вышел на заданные позиции, доложили о готовности к орбитальной бомбардировке. Операция "Возмездие" подходила к своему завершению, оставалось лишь выжечь Тер-Альм, а вице-адмирал королевских космических сил Эс Нодт медлил отдавать приказ. Сидел в своей каюте и смотрел на Книгу Всего Сущего, лежащую на прикроватной тумбочке.
"Господи, укрепи меня, — хотелось сказать ему, — Господи, дай мне сил".
Но к какому Богу он собирался взывать? К которому из Богов?

Святотатством было даже думать так. Корабельный священник должен был даже не донос написать в столицу, а сам немедленно предпринять все возможное для устранения человека, в мыслях замахнувшегося на божью единственность. И предпринял бы, если б Эс Нодт был откровенен на исповеди.
Но Эс Нодт на исповеди солгал. Визиты Белого Жреца оставались тайной — его тайной.

Белый Жрец Черного Бога приходил к нему трижды.

Впервые это случилось, когда Эс Нодт узнал свой диагноз. Он вышел из стеклянных дверей клиники, принадлежавшей министерству космической обороны, и медленно спустился по террапластоидным белым ступеням. Его не отправляли в отставку и позволяли служить до тех пор, пока он в состоянии это делать, но жить ему оставалось от силы биологический год, и жизнь эта должна была стать мучительной.
У него еще не случались приступы, он еще не знал, что будет ждать смерти, как избавления. В тот день он вышел из клиники, оглушенный и испуганный, растерянный и злой, и, спускаясь по ступеням, впервые проклинал Бога за несправедливость, учиненную над ним. Эс Нодт был самым молодым из вице-адмиралов флота, карьера его была головокружительной, весь мир лежал у его ног. И вот как все закончилось.
Все, что было отныне перед ним, — лишь страх и тени, бесплодная каменистая дорога в Царство Вечной Ночи.

Он проклял Бога, и в стеклянных витринах рядом с Эсом отразился высокий молодой человек. Темноволосый, в черной форме космофлота Эс Нодт казался рядом с этим человеком обугленной спичкой, ибо Белый Жрец поистине был созданием света. Белизна одежд его была ничем перед льдистым светлым взглядом и белым золотом длинных волос. Он словно светился, и Эс Нодт опустил взгляд.
— Ты можешь избавиться от своего страха, — сказал ему тогда Белый Жрец. — Ты можешь избавиться от своего страха и своей боли. Тебе вовсе нет нужды умирать.
Дальше они шли в молчании. Эс Нодт не знал, видят ли Жреца люди, проходящие мимо. Видят ли они, что он, флотский офицер и истинный верующий, не бежит прочь, не поднимает тревогу, не обращает оружие против Белого Жреца?

О Белом Жреце рассказывали шепотом, о его Черном Боге не смел рассказывать никто, но все знали, что этот — несомненно ложный — Бог способен исполнять желания, возвращать утраченное, давать здоровье и воскрешать из мертвых. А взамен он хочет лишь души.
И души для него собирает Белый Жрец.


2. Принцесса

Ей снилось ослепительно белое море под серыми небесами. Это был холодный, всеми покинутый мир. За стеклянным пляжем вставали стеной полупрозрачные горы, волны с тихим шелестом накатывались на песок и отступали, оставляя молочную пену.
Далеко-далеко впереди на стеклянном песке лежал черный ребенок, и не было в мире ничего страшнее этого ребенка, обращенного в самого себя.
Сон ужасал. Она силилась проснуться и не могла.

Ребенок лежал, недвижимый и безмолвный. Он не плакал, не сучил ручками и ножками. Он мог бы показаться мертвым, если бы тень его существования не висела бы над миром несказанной тяжестью.

А потом ей приснились кровавые следы на стеклянном песке. Кто-то с маленькими босыми ногами прошел здесь совсем недавно. Волны, набегая на цепочку следов, окрашивались розовым и торопились убраться подальше.
Далеко впереди она увидела светлую фигурку, почти неразличимую на фоне белых прозрачных гор.
Кто-то шел к страшному черному ребенку.
Зачем?

Она проснулась с этим вопросом — и со слезами на глазах.
Тени и свет сользили по потолку. Ветер снаружи колыхал ветви деревьев, и солнце светило, ясное весенее утро торжествовало свое наступление. А здесь все было по-прежнему. Стены, затянутые шелком, все так же оставались стенами ее тюрьмы.
Куклы в атласе и кружевах сидели на полках, но в куклы она давно уже не играла. В шкафах висели наряды, которые она не носила.
А она все лежала посреди своей огромной кровати — маленькая и неподвижная, будто ребенок из ее проклятого сна.
Быть может, она видела себя? Свой черный гнев, свою неизбывную печаль, свою бесконечное одиночество.

Нянюшка Дильвайн умыла ее и усадила на постели, сложила ей руки поверх одеяла. Когда-то она играла в куклы, а теперь сама превратилась в куклу для нянюшки Дильвайн.
— Мне снился сон, — сказала она тонким голосом, когда было покончено и с умыванием, и с завтраком. — Очень страшный сон.
— Что же вам снилось, Ваше Высочество? — спросила Дильвайн. — Что так напугало мое золотце?
Бамбиетта Бастербайн, старшая дочь аркадийского короля, не любила, когда с ней говорят в таком тоне. Но выбирать ей не приходилось. С тех пор, как она упала с лошади и сломала спину, ей вообще не приходилось выбирать.
Тогда она была еще девчонкой. Теперь ей шел восемнадцатый год, и в кошмаре ей приснился безгласный недвижимый ребенок.
Неужели ей снилась она сама?

— Что же вы видели, золотце мое?
— Стеклянный мир, — сказала она. — Там все было белое и прозрачное. И еще там был черный ребенок. Он не мог ни слышать, ни видеть, не мог кричать, не шевелился...
Она прикусила губу.
Зря, зря, зря! Не надо было ни о чем рассказывать!
Дильвайн могла понять, что Бамбиетта говорит о себе.
— Ах, золотко, — отозвалась Дильвайн, — да ведь вы видели Черного Бога!
Бамбиетта лишь выдохнула.
Что?

Она сидела, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами. О Черном Боге она слышала, кто же о нем не слышал, но Черный Бог — это был идол, грозная сила, сокрытая в Храме посреди Западных лесов. Ребенок? Мог ли Черный Бог быть ребенком?

— Его можно просить, — сказала Дильвайн шепотом, наклоняясь к самому ее уху. — Если вам снится, значит слышит зов вашей души, чувствует вашу нужду. Его можно просить, и он исполнит.
— И заберет мою душу, — сказала она снова тем тонким голосом, которым говорила, когда старалась не заплакать.
— Так говорят проповедники, — Дильвайн закивала. — Но говорить можно всякое, золотце мое. Кто ж им верит, проповедникам-то? У Черного бога все просят, кто большое, а кто малое. Он всем дает по нужде их.

Стеклянный мир звенел и пел. Светлая фигурка приближалась к черному ребенку, и волны смывали с песка кровавые следы.
Бамбиетта видела пшеничные вихры, узкие плечи под беленой рубахой, штаны, порванные на коленках. Мальчишка. Это был мальчишка. Лет десяти и красивый, словно ангел.
Зачем ему понадобился черный ребенок?
Мальчик дошел и опустил коленями в режущий песок. Ребенок лежал прямо перед ним, страшный и одновременно беззащитный. Мальчик осторожно коснулся его головки, потрогал маленькие неподвижные ручки. Наклонился и тихо шепнул на ухо:
— Будь для меня.
На черном личике, похожем на каменную маску — маску идола, вдруг распахнулись кровавые глаза.
Бамбиетта закричала.
Она кричала так долго, что, проснувшись, не могла говорить.

Просить его? Просить его — о чем?
Он чудище, он страшен, он пожирает души.
О, эти кровавые глаза на черном младенческом личике!
"Будь для меня!"
Как он мог, этот мальчишка, похожий на ангела, как он мог пробудить чудовище!

Но она просыпалась и видела все тот же потолок, и те же стены, тех же кукол и недостижимое окно. И все больше верила в мальчика, который где-то и когда-то разбудил не погибель, а спасение.


3. Сила

Он приходил трижды, а теперь пришел снова.
Еще мгновение назад его здесь не было, а теперь он появился словно из ниоткуда — высокий человек в белоснежных одеждах.
Сел напротив, прямой и строгий, весьма уверенный в себе. Положил ногу на ногу, спросил:
— Так вы решились?

Флот ждал приказа. За смотровыми иллюминаторами в черноте плыл Тер-Альм. Человек, сидевший напротив Эса Нодта, словно светился изнутри, и вовсе не ласковый это был свет.

— У меня есть одно условие, — сказал Эс Нодт.
— Какое же?
— Я хочу знать его имя. Не Черный бог, не Всемогущий, не прочие в этом духе, а настоящее имя. Подлинное.
Улыбка слегка тронула бледные губы, и не было в этой улыбке ни высокомерия, ни снисхождения. Лишь тепло, предназначенное, впрочем, не собеседнику.
Эс Нодт молчал и смотрел на Жреца.
Наконец, тот спросил – таким тоном, каким спрашивают что-то совершенно неважное:
— Зачем вам это?
— Я этого хочу, — сказал Эс.
— Хотите вы совсем другого, и я об этом прекрасно знаю.
— Это имя — тайна?
Белый Жрец улыбнулся чуть шире и достал хрустальный пузырек, оплетенный серебряными цепочками. Пузырек, в котором алела капля крови.
— Нет, — сказал Жрец, — его имя не тайна. Его зовут Яхве.
— Тот самый Яхве? — усмехнулся Эс. — Бог, которому поклонялись на древней Земле?
— Не совсем. Но это действительно его имя.

Забавное имя.
Утверждение существования. "Он есть", "он живой", "он дает жизнь".
В случае с Эсом это становилось правдой. Да и не только в случае с ним, наверное. Скольким Черный Бог подарил возможность начать жить фактически заново?

Эс Нодт взял пузырек, на миг коснулся живых, совершенно обычных, теплых пальцев Жреца. И выпил. И сила потекла по его венам, и мир вспыхнул. Тер-Альм расцветился миллиардами разнообразных страхов, среди которых довлел, перекрывая все, черный страх смерти. Замигал цветной каруселью флот: страхи и опасения, глубокий ужас и мелкие испуги, боязни всех мастей, настоящая паника и легкая мнительность – он видел их всех.
И только человек, сидевший перед ним, был чернее космической бездны.

И в этой бездне что-то крылось. Эс Нодт потянул нитку единственного подлинного чувства, что проявил в его присутствии Белый Жрец. Когда это было? Когда он назвал имя.
Яхве.
Ях-ве…
И Эс увидел.
Страх тишины. Страх пустоты. Страх вечной тьмы, где нельзя прикоснуться и нельзя увидеть.

Эс Нодт вскочил, оскалившись, и, вознеся молитву истинному богу, швырнул этим страхом в Белого Жреца. На мгновение Эсу даже показалось, что он победил, что свидетель его позора, его ужаса перед смертью повержен. Но потом свет, который чудился ему в Белом Жреце, воссиял с беспощадностью тысяч солнц, и почти умирая, на излете сознания, Эс Нодт увидел – близко-близко – льдистые глаза под сенью длинных пушистых ресниц.
— Ты ошибся, — сказал ему прохладный голос. – Я, друг мой, боюсь не за себя. Но с тем, за кого я боюсь, ты ничего не сможешь поделать, ибо теперь, так уж вышло, ты полностью принадлежишь ему. В любой из жизней, в каждом из миров.


4. Бог

Купол Храма плыл у нее над головой — далекий и голубой, словно небо. Или это и было небо?
— Принцесса Бамбиетта просит помощи Черного бога, — возвестила Дильвайн где-то сбоку.
— Ничего не нужно, — откликнулся мальчишеский ломкий голос. — Ты можешь уйти, ты все равно не получишь здесь ничего. Она — получит.
— Но я... — Дильвайн растерялась. Или сделала вид, что растерялась. — Кто ты, мальчик?
— Ты знаешь, кто я. А теперь уйди.
Носилки установили на какое-то возвышение. Дильвайн исчезла, носильщики тоже. Купол Храма был в трещинах, и сквозь нарисованную голубизну сияла голубизна настоящая, нежная, подернутая перистыми облаками.

Тихие шаги приблизились к ней, и она увидела над собой не того мальчика из сна, а словно бы его старшего брата. Пареньку могло быть лет четырнадцать. Он серьезно и спокойно смотрел на нее.
Так, будто уже видел раньше.
— Мне нужна помощь, — сказала она шепотом.
— Нет, — ответил он. — Суть не в этом. Неважно, в чем ты нуждаешься. Важно, чего ты хочешь.
— Кто ты?
— Меня называют Жрецом.
— Ты слишком юн для этого.
— Это тоже неважно, — сказал он. — Найди свое желание, не думай обо всем остальном. Чего ты хочешь на самом деле?
— Ходить, — вымолвила она почти неслышно.
Светловолосый подросток смотрел на нее, а потом вдруг улыбнулся. И сразу перестал быть похожим на ангела, а сделался обычным подростком, у которого еще голос не переломался.
И тотчас стало понятно, что рубаха на нем та же самая, из которой он давно вырос. Стиранная-перестиранная, десятки раз заштопанная.
— Ты хочешь не этого, — сказал он со странной уверенностью.
— Послушайся Юго, он дело говорит, — раздался еще один голос, совсем детский. — Подними меня.
Подросток, которого назвали Юго, легко подхватил под мышки и приподнял над Бамбиеттой еще одного мальчишку, совсем мелкого, бледного и чернявого.
— Привет, — сказал тот, уставившись на Бамбиетту вишневыми глазами.
И у нее дыхание перехватило.

Черный бог!
Младенец на пляже, а теперь — круглолицый мальчишка с миндалевидными глазами и узким неулыбчивым ртом.
Возможно ли такое?

— Тебе нужно подсказка?
— Кто ты? — спросила она, пытаясь улыбнуться.
По виду ему можно было дать года четыре, не больше.
— Меня зовут Юха, — нетерпеливо откликнулся мальчик. — Не отвлекайся. Чего ты хочешь? У тебя есть желание, иначе бы ты сюда не попала. Так тебе нужна подсказка?
Она смотрела ему в глаза. Во сне глаза ребенка ее напугали, но сейчас они казались ей прекрасными: большие, удлиненные, цвета поспевающих вишен.
— Тебе нужна подсказка?
Он будто видел ее насквозь, а поверх растрепанной черноволосой головы смотрел его светловолосый приятель, и тоже, казалось, видит все и все понимает.
— Нет, — сказала она тонким голосом. И потом повторила твердо: — Нет. Я знаю, чего я хочу. Я хочу гореть. Я хочу пылать, а не тлеть.
Вишневые глаза на миг вспыхнули. Мальчик улыбнулся — так, как не могут улыбаться дети. Хищное, странное выражение его лица должно было напугать ее, но не напугало.
Что с ней могло случиться? Смерть? Потеря души? Все это страшило ее меньше, чем потолок, по которому мечутся тени. Потолок, куклы, невозможность встать с кровати.
— Ну, давай, Юго, — сказал мальчик.
Они оба исчезли из поля зрения Бамбиетты. Она слышала только какую-то возню. А потом над ней возникла худая рука с окровавленным запястьем.
— Пей, — сказал ей Юго.
— Но я...
— Пей.
— Разве это не должен быть он? Разве это не должна быть его кровь?
— Это не имеет значения, — сообщил ей невидимый мальчишка. — Его кровь — все равно, что моя. Пей.
Тонкое запястье ткнулось ей в губы. Она невольно сглотнула, и железистый вкус потек по ее горлу, огонь потек по ее жилам, и в тот же миг трещины зазмеились по потолку, расширяясь все больше, запахло гарью, что-то грохнуло так, что заложило уши.
Ее сбросило с носилок. Она упала, ударившись ладонями и коленями. Увидела, как рушатся колонны и потолочные перекрытия, как белобрысый подросток закрывает собой чернявого мальчишку.
Снова загрохотало.

— Бежим! — крикнули ей.
Прохладные сильные пальцы вцепились в ее руку, вынуждая подняться на ноги.
Она забыла, как бегать. Юго тянул ее за собой, другой рукой прижимая к себе Юху. Бамбиетта спотыкалась, кажется, даже об собственные ноги. А в Храме теперь хватало, обо что споткнуться. Все рушилось.
Из-за нее?
В груди ее пылал огонь.

Через неприметную то ли дверь, то ли щель в стене они вырвались из Храма. Ветви деревьев хлестали ее по лицу.
Сильные пальцы, слишком сильные для подростка, удерживали ее руку, и Бамбиетта бежала.
Наконец, они остановились.

Она согнулась и, упершись руками в колени, пыталась отдышаться. В боку колотило, ноги казались одной сплошной раной. Не удержавшись, Бамбиетта со стоном села прямо на землю.
Болело все. Быть живой оказалось так больно, она и забыла об этом, пока изображала куклу для своей няньки.
Бамбиетта со вздохом вытянула ноги. Чулки ее изодрались в клочья, и ступни были сбиты в кровь. Тонкое нижнее платье — единственное, что на ней было надето — промокло и порвалось, батист и кружева не выдержали встречи с лесным буреломом. Бамбиетта вздохнула, пригладила волосы и наконец посмотрела на Черного бога и его странного приятеля.

Оба они были босыми и растрепанными, в изношенной одежде, и легко сошли бы за крестьянских детей или даже юных бродяжек. Сошли бы, если б не их сила — странная, яростная, всепоглощающая. Сила эта ощущалась как свет и как ветер, которых на самом деле не было.

Бамбиетте хотелось спросить: "Вы братья?" — хоть она и понимала, что братьями они никак не могут быть. Они различались, словно день и ночь.
И все-таки были так похожи!
— Что случилось? — вместо этого спросила она. — Там, в Храме. Это из-за меня?
Черноволосый мальчишка — Юха — плюхнулся на землю и почесал пятку. Юго присел рядом с ним на корточки.
— Нет, — сказал он, сдувая светлую прядку, упавшую на глаза. — Это адепты вашего бога. Они думают, что он единственный, истинный и еще какой-то там. Гоняются за нами, бедняги, уже который год.
— А вы?
— А мы — вот так. Он пока маленький.
Бамбиетта невольно улыбнулась. Похоже, когда Юха вырастет, жрецов истинного бога ждет большой сюрприз.

Но отчего же он истинный и единственный, если есть Юха?
И кто же тогда этот Юха?


5. Император.

Невозможность чувствовать сродни невозможности быть. Он пребывал внутри самого себя так долго, что успел утратить саму мысль о том, что когда-то был способен жить вовне, говорить с кем-то, прикасаться, ощущать.
Но однажды все изменилось.

Первым вернулся слух.
Он услышал тихие шаги, знакомые, тысячи раз слышанные. Едва заметный шелест ткани. Легкий шорох волос.
Произнесенное в отдалении:
— Юха, — тихое, не громче выдоха. — Юха...
И вдруг — словно от самого звука этого смешного детского имени — к нему возвратилось и все остальное. Мир обрушился на него запахами, телесными ощущениями, светом, ударившим по сомкнутым векам. Стало больно, душно и жарко. Он ощутил сухость во рту и прохладу простыней, затекшую спину и запах лекарств.
Он хотел сказать: "Юго", — но язык не ворочался, неподъемный, как колода.

Медленно, очень медленно он приоткрывал глаза, впуская в себя ослепительный полдень. Смотреть было больно, но где-то там за белым маревом стоял Юграм.

Воображение рисовало образ, и образ этот постепенно проступал сквозь нестерпимый свет — только что выдуманный форменный плащ, водопад золотых волос, руки, заложенные за спину, худое красивое лицо.
Юграм смотрел на него.

Смотрел, как смотрят на бесчувственное тело, слишком долго пробывшее лишь дополнением пейзажа. Он не замечал.
Вдруг лицо Юграма — холодная непроницаемая маска — исказилось, он выдохнул и в два стремительных шага оказался рядом с кроватью, упал на колени.
Склонил голову, и глаза оказались скрыты завесой золотой челки. Губы его дрожали.
— Ваше Величество!

Ах да.
Новый мир — новые правила.

Говорить все еще не получалось. Он потянул за светлую прядь, и лицо Юграма оказалось совсем рядом. Повзрослевшее, почти незнакомое.
Мальчик — юноша — мужчина...
Колесо их судеб катилось все дальше, от начала к концу, от конца к началу. Катилось, не собираясь останавливаться.
Первое высказанное желание все так же оставалось единственным, что имело значение.
"Будь для меня".
"Я есть".

@темы: текст, Яхве, Юграм Хашвальт